Кудай-старик лук с плеча снял:

— Теперь, — говорит, — в чистом небесном поле вас, маралухи, я не потеряю!

Прицелился, однако поспешил маленько, вот и промахнулся. Стрела, не задев маралух, чистая, белая, на запад полетела.

— Эх, стар, а тороплив, — рассердился на самого себя Кудай-берген.

В другой раз он усердно, не спеша целился, и вторая стрела всех трёх маралух насквозь проколола.

Но подраненные маралухи не оступились, не упали. Шага своего не сбавляя, всё так же дружно-ровно бегут!

— Земные ли вы звери, небесные ли, мне всё равно! — крикнул старик. — Если погнался, буду гнать вас, пока не настигну!

Летней ночью, на восточном краю неба, эта погоня хорошо видна: три маралухи, три собаки, две стрелы — одна белая, другая в крови, — красная, а позади старик охотник Кудай-берген.

Так и движутся они по небу, отдыха не зная, одним бессмертным, неразлучным созвездием Трёх маралух [4] .

Как богатырь Сартакпай шмеля победил

Весеннее солнце землю согрело, белым цветом черёмуха закипела. Выглянули из своих восковых аилов семеро братьев, семь мохнатых шмелей. Шестеро к черёмухе полетели, а седьмой — к золотым тюльпанам.

Вдруг чёрная тень легла на поляну. Это Дьелбеген-людоед с горы спустился верхом на синем быке.

— Братья, братья, я дрож-ж-ж-ж-ж-ж-жу… — заплакал шмель.

Но братья были далеко, а Дьелбеген подходил всё ближе, ближе. У него семь голов, четырнадцать глаз, куда от него скроешься?

— Жжу-жу… — метался шмель.

Кружился, кружился, да вдруг и переменил свою песенку:

— Жж-ж-ж-ж-ж-ж-жу, богатырю Дьелбегену я служж-ж-ж-жу!

— Ххх-х-х-ха-ха-ха! — расхохотался Дьелбеген. — Полети, мой слуга, узнай, кто на земле всех слаще. Я голоден, ужасно голоден!!!

Полетел шмель, укусил собаку, корову, медведя, лошадь, курицу, мышонка, оленя, девочку.

— Жж-ж-ж-жж! Девочка всех слаще-слаще-слащ-щ-щ-щ-ще!

— Милый шмель, не говори людоеду, он меня съест.

— Скажу, скаж-ж-ж-ж-ж-ж-жу, людоеду я служу, служ-ж-ж-жу!

— Замолчи, шмель, — просит отец, — мы коня тебе дадим.

— Нарядную шубу сошьём, — плачет мать.

— Соболью шапку подарим, — уговаривают шмеля бабушка с дедушкой.

А он всё не унимается:

— Девочка всех слаще-слаще-сла-щ-щ-щ-щ-щ-щ-ще!

Всё стойбище вышло шмелю на поклон:

— Не говори, шмель, про нашу девочку! Мы аил тебе высокий поставим, над твоим очагом котёл медный повесим, под ноги положим белую кошму.

— А не лучше ли будет, — сказал богатырь Сартакпай, — укоротить шмелю его длинный язык?

Поймал шмеля и выдернул язык.

Вот явился шмель к Дьелбегену. Тот как зарычит:

— Где пропадал? Кто всех слаще? Говори!!!

А шмель в ответ:

— М-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м-м…

Ничего другого он и по сей день сказать не может.

Ак-Чечек — Белый Цветок

Там, где девять рек в один поток слились у подножья девяти гор, шумел могучими ветвями чёрный кедр. Под его шёлковой хвоёй, опершись на крепкий ствол, давным-давно стоял маленький шалаш.

В этом шалаше жил пожелтевший от старости, словно дымом окуренный, дед. И были у старика три внучки, одна другой краше.

Вот пошёл дед за дровами. Поднялся на лесистую гору, увидел лиственницу с чёрными ветвями.

— Это дерево на корню высохло. Один раз ударь — оно и упадёт.

Вытащил старик из-за пояса острый, как молодой месяц, топор, ударил лезвием по стволу, и вдруг, откуда ни возьмись, выскочил страшный зверь, да как вцепится зубами в руку!

— Ой, ой! — заплакал старик. — Отпусти, отпусти меня. Я тебе что хочешь дам.

— Ладно, — отвечает зверь человечьим голосом. — Отдай мне любимую внучку.

Пришёл старик домой и говорит старшей внучке:

— Не пойдёшь ли ты к этому зверю? Я слово дал.

Оглянулась девушка, увидела зверя.

— Лучше, — говорит, — в воду брошусь!

Старик спросил вторую.

— Лучше удавлюсь!

— А ты, Ак-Чечек, мой Белый Цветок, не согласишься ли?

Младшая внучка подняла голову. Её круглые глаза полны слёз:

— Что обещано, то должно быть исполнено. Чему быть, то и будет.

И повёл зверь девочку по долинам, по холмам, через реки, сквозь леса.

Пришли они на золотую поляну, где лиственницы всегда зеленеют, где светлый ключ без умолку стрекочет, где кукушка кукует весь год. На краю этой поляны, под боком у синей горы, увидела Ак-Чечек семь сопок, прозрачных, словно вечноголубой лёд.

Зверь подошёл к средней сопке, ударил лапой — распахнулась в ледяной сопке дверь, и открылся белый высокий дворец. Вошла Ак-Чечек. На столах — расписные чаши с едой. На стенах двухструнные топшуры и серебряные свирели-шооры. Они сами собой звенят, а невидимые певцы песни поют. На привет они не отвечают, на зов не откликаются.

Стала жить Ак-Чечек в сопке голубой, в белом, как лёд, дворце. Внутри нет никого, снаружи страшный зверь лежит, сторожит девочку день и ночь.

Когда Ак-Чечек в своём худом шалаше жила, она утреннюю зарю песней встречала, зарю вечернюю сказкой провожала. Не с кем ей было теперь посмеяться, слово молвить некому.

А старшие сёстры вышли замуж за метких охотников. Вот надумали они проведать маленькую Ак-Чечек.

— Если умерла она, мы о ней поплачем, песню споём, если жива — домой увезём.

Собираясь в дорогу, жирного мяса нажарили, в дорожные мешки-арчимаки сложили. Араки [5] наварили, в большие меха налили. Оседлали сытых иноходцев и отправились в путь.

Услыхал страшный зверь топот копыт, увидал двух сестёр на резвых конях. Ударил зверь лапой, и сверкающий ледяной дворец обернулся жалким шалашом. На голой земле — облезлые звериные шкуры, у костра — почерневшая деревянная чашка.

Вышла Ак-Чечек из шалаша, низко сестрам своим поклонилась.

— Милая ты наша Ак-Чечек, — заплакали сестры, — не нужно было тебе деда слушать. Садись на коня, взмахни плетью — и даже птица быстрокрылая тебя не догонит.

— Слова своего я не нарушу, — молвила Ак-Чечек.

— Ох, несчастливая ты родилась, Белый Цветок! — вздыхали сёстры. — Видно, гордость твоя заставит тебя умереть здесь, в этом грязном шалаше.

Так, причитая и горюя, съели сёстры привезённое мясо, выпили араку, крепко-крепко Ак-Чечек поцеловали, сели на коней и поскакали домой.

А страшный зверь ударил лапой — исчез шалаш, и на его месте стал дворец, краше прежнего.

И вот хан той земли задумал женить своего старшего сына. Всем людям велел он прийти на свадебный пир. Даже Ак-Чечек услыхала об этом празднике, даже Ак-Чечек позвали на этот великий той [6] .

Заплакала она, в первый раз застонала:

— Ах, не петь мне теперь, не плясать больше на праздниках.

Страшный зверь подошёл к ней, человечьим голосом заговорил:

— Долго думал я, моя тихая Ак-Чечек, чем тебя одарить, как тебя наградить, — и положил к её ногам золотой ключ. — Открой большой сундук.

Золотым ключом Ак-Чечек отомкнула алмазный замок. Откинулась кованая крышка. Словно кедровые орехи, насыпаны в сундуке серебряные и золотые украшения. Опустила руки в сундук — будто в белой пене утонули руки в мягких одеждах.

Ак-Чечек долго одевалась, выбирая. Но и без выбора, если бы она оделась, всё равно прекраснее её нет никого на земле.

Переступила Ак-Чечек через порог — у порога бархатно-чёрный конь стоит. Жемчугом украшена узда, молочным блеском сияет серебряное седло, шёлковые и жемчужные кисти висят до земли.

В одежде белой, как раннее утро, Ак-Чечек быстро-быстро поскакала на чёрно-бархатном коне. Вот перевалила она через высокие горы, перешла бродом быстрые реки, и слышит Ак-Чечек позади себя топот копыт, и слышит — голос густой и низкий ласковую песнь поёт: